В тот вечер в Мариинке давали «Влюбленную баядерку». Когда флигель-адъютант Иван Лужин вошел в царскую ложу, блистательная Тальони как раз сорвала очередную порцию аплодисментов. Когда все стихло, Лужин склонился к императору и прошептал: «Ваше величество, неладное в Зимнем дворце, дым уже в нескольких залах…»
Благодушие мгновенно исчезло с лица Николая I, он сказал царице, чтобы та, как кончится представление, вместе с наследником ехала не в Зимний, а в Аничков дворец, и вышел из ложи, отдав на ходу приказ флигель-адъютанту: «Весь резерв пожарных частей поднять по тревоге…»
Когда легкие императорские сани подлетели к дворцу, Дворцовая и Адмиралтейская площади были уже полны народа. В вытянувшейся на сотни метров колонне топтались гвардейцы Павловского и Семеновского полков. Но тишина стояла такая, что, казалось, тысячная эта толпа не дышала; «страшная тишина», как вспоминал и через тридцать лет один из очевидцев.
Бриллианты и зеркало
Император сам решил возглавить борьбу с пожаром. И очевидцы, и историки считают, что распоряжался он решительно и толково. Он приказал народ ко дворцу не допускать, а солдатам велел выносить вещи и складывать на площади. Казалось, его огромная фигура была всюду. Потом вспоминали, что в руках у него оставался театральный бинокль: как зажал в кулаке при сообщении Лужина, так и забыл о нем.
Уже сквозь густые потоки дыма император пробрался в спальню своей жены: он хотел спасти ее бриллианты, но ларец оказался вскрыт и пуст. Лицо Николая на какое-то мгновение скривилось в брезгливой гримасе: оно и понятно, одно дело, если бы украл кто-то из простолюдинов, но когда воруют люди из ближнего круга!
В одной из задымленных комнат солдаты, заходясь кашлем, старались отодрать от стены огромное зеркало в золотой раме. «Дураки! — рявкнул царь. — Оставьте зеркало. Прочь! Вы же сгорите!» Но солдаты, вошедшие в раж, не отступались. Тогда Николай швырнул в зеркало бинокль, и оно разлетелось на куски…
Народ во дворце
Дворец был охвачен огнем наполовину. Следовало все силы бросить на спасение того, что нуждалось в этом прежде всего. Царь приказал: «Отзовите солдат на защиту Эрмитажа. Во дворец пустите народ, вынесет каждый хоть по вещи, и на том спасибо!»
Поначалу многотысячная толпа не поняла, чего от нее хотят, но недоумевала недолго. Взревев так, что, казалось, даже пламя на миг утянулось обратно в окна, она хлынула в здание.
Министр двора князь Петр Михайлович Волконский пробормотал: «Пока выносили солдаты, я был спокоен. Но теперь…»
«Растащат, Ваше величество!» — вздохнул флигель-адъютант Иван Лужин. «Растащат...» — кивнул Волконский. «Пусть уж лучше так...» — сказал Николай.
За 65 лет до пожара...
В том, что спасенные из огня вещи будут растащены, никто не сомневался. Знаменитое высказывание Карамзина, мол, разбуди меня в полночь на другом краю света и спроси, что сейчас в России делают, отвечу: «Воруют!», — было уже в ходу.
Тут должно вспомнить, что один из случаев вселенского воровства — да еще такой буйный, широкий — связан именно с Зимним дворцом. Правда, тогда ситуация была спровоцирована. Но, с другой стороны, если душа не лежит, на такой размах не подначишь.
В 1762 году, когда строительство Зимнего дворца шло уже к завершению, императору Петру III поспешили доложить: так, мол, и так, Ваше императорское величество, все уже готово и такого-то числа можно переезжать. И тут спохватились: надо освящать, а как? На площади куча мусора, остатки строительного материала такой величины, что самого дворца не видать! Срам-то какой! О том, что сначала надо бы вывезти, а потом уже в колокола звонить, не подумали. В общем, получилось как всегда.
Что делать, что делать? Вызвали хозяев, которые ломовой извоз держали. Те, почуяв, что Министерству двора деваться некуда, мнут шапки в руках, убедительно в глаза смотрят и цены загибают такие, что хоть святых выноси: сто тысяч рублей, двести тысяч! И это бы ничего, но сроки, сроки! Меньше чем в три недели, а то и в месяц, говорят, никак не получится! «Нагнать подвод побольше, и скорей можно», — говорит министр двора. «Можно и побольше, — отвечают, — но в этом разе только мешать друг другу будут, тогда и в полгода не управиться». Стон стоит в пустом дворце: не сносить головы, Петр III, немчура проклятая, знать ничего не знает и ничего слушать не хочет, никто, говорит, вас за язык не тянул!
И вот, сказывают, пришел в Зимний мужичок, обыкновенный мужичок, с виду мастеровой, рукавицы за пояс заткнуты, и говорит: «Дайте мне пять тысяч, и в три дня площадь чистая будет». Поначалу не поверили, да куда денешься? Дали пять тысяч.
Мужик пересчитал деньги и сказал: «Поставьте возле кучи солдата с ружьем, остальное я сам сделаю». Выйдя из дворца, мужик отслюнил десятку от пачки и пошел в кабак, там пил и хвастал этой десяткой: дескать, один солдат с ружьем на такую кучу добра — разве это караул? Вот он, мужик, поднес служивому шкалик, взял, что приглянулось, и на десятку продал.
Через пару часов на площади от толпы стало темно: тащили все, служивый от водки уже на ногах не держался, а мужик стоял рядом, следил, чтобы и ружья кто не прихватил. Мусор размели в два дня — жители половины Петербурга толкались здесь и вовсе друг другу не мешали...
На пепелище
Нескончаемые вереницы людей вбегали во множество дверей и так же быстро выбегали, и каждый что-то держал в руках. Куча на Дворцовой площади у подножия Александрийской колонны все росла и росла. Главный дворцовый лакей, отвечавший за посуду, бегал и молил: «Братцы, только не воровать, только не воровать, православные!» — «Не мешай! — отвечали православные. — Нешто мы возьмем чужое!..»
Зимний догорал еще два дня. Однако уже на другой день князь Волконский как человек приверженный к порядку и прекрасный администратор (недаром же он был создателем Главного штаба русской армии и возглавлял его с 1815 по 1826 год), принимал отчеты от всех служб. Пропало много, но установить, сколько из пропавшего погибло в огне, а сколько растащили, конечно, было нельзя. Однако, просмотрев реестры вещей, которые спасли из комнат, охваченных огнем в последнюю очередь, князь поразился. Значит, вынесли и сложили все? Значит, не своровали ничего?
Князь вызвал главного дворцового лакея, у которого по царским сервизам выходил полный ажур, и спросил: «Что же получается, милейший, у тебя ничего не пропало?» — «Как же не пропало! — заныл тот. — Фужер пропал и одна тарелка!» — «Фужер! Тарелка! Откуда ты можешь знать? Ты что, немец, что ли? Откуда у тебя такая бухгалтерия? Прикинул, небось, на глазок и говоришь!»
Проверил отчеты других служб — и то же самое: откуда успели вынести все вещи, не пропало ничего. Пораженный таким результатом, князь отправился с докладом в Аничков дворец, где теперь ютилась семья погорельца-императора.
Рассказал, что зря они вчера сомневались: всего-то пропали фужер и тарелка. «Да-да! — пророкотал император. — И бриллианты нашлись! Камерфрау их взяла и, боясь держать при себе, тут же отправилась в театр, дабы отдать императрице, не застав, поспешила сюда, в Аничков». Волконский, и не знавший, что бриллианты считались пропавшими, промолчал.
Наверное, в этом месте царь и министр должны были задуматься о непостижимости народной души. Лезть в огонь, жизнью рисковать и при всей легкости отношения к институту частной собственности ничего не украсть! Чем объяснить это? Той мистической силой огромного пожара, которая потрясает душу человека, словно ставит его на миг перед вечностью? Или извечным русским состраданием к погорельцу: все под Богом ходим, будь ты бедняк, будь ты царь? «Фужер и тарелка, говоришь? М-да! — крякнул император. — Знаешь, Волконский, я люблю народ».
Полный ажур
Отыскались фужер и тарелка. Фужер, вопреки предположениям Волконского, украл как раз солдат гвардии, думал маленько поживиться. Но никто, видя на фужере царский вензель, брать не хотел: «С пожара-то вещь, бесстыжая твоя рожа!» В одном кабаке эту самую рожу солдатику набили и отволокли его в полицейскую часть. А когда по весне на Дворцовой площади сошел снег, появилась на свет и тарелка.
Евгений ЛАЗАРЕВ