Морочь

– Осторожнее, каблуки береги. Вот, фонарь возьми, а то ноги переломаешь. – Дед Михась дождался пока я, освещая дно лодки и неловко перешагивая через какие-то ящики и мешки, устроилась на сиденье старенькой лодки.
– А Машку-то где потеряла? – спросил он, отталкиваясь веслом от песчаного берега.
– Да вот, – усердно растирая озябшие плечи, расстроенно откликнулась я, – собирались встретиться сразу после захода солнца у памятника. Но так и не дождалась ее. И автобус последний упустила.
– Загуляла где-то девка. А, может, раньше уехала. – Дед Михась мерно загребал темную воду широкими веслами. – Ничо, найдется.

Ведь договаривались же – как начнет смеркаться, сразу домой. Для меня эти места незнакомые, Машка пригласила погостить у ее тетки, которая сама вдруг к внукам укатила на недельку, оставив нас на хозяйстве. Завтра уже уезжать, а тут ярмарка в деревне через реку. Гуляния удались на славу, а уже ближе к вечеру, подруга, увидев роскошные скатерти, выложенные одной из вышивальщиц, потянула меня к ним. Чтобы не терять времени, решили: она пойдет за гостинцами, а я пока прикуплю что-нибудь у местных мастериц. В итоге потеряли друг друга. Понятия не имею, что делала бы дальше, если б не встретила деда Михася, который несколько дней назад заходил к нашей хозяйке.
– Не горюй, – ободрил меня дед. – Сейчас доберемся, а там, она, может, ждет тебя.
– Надеюсь! Я уж перепугалась – что делать, куда бежать? Сам бог вас послал.
– Да не бог, – смешно крякнул он, поправляя козырек щегольской кепки с надписью «адидас». – Сергеич, завхоз наш, будь он неладен. Машина сломалась, запчасти понадобились. По ночам люди спать должны, а ему, вишь, засвербило. Утра дождаться не мог.
– Так ведь начальство, оно всегда такое, – улыбнулась я.
– Угу, – кивнул он и, неожиданно бросив весла, стащил с себя темно-серую ветровку. – Надень-ка, а то пока доберемся – околеешь.
– Ой, а как же вы?
– Надевай, кому говорю, – буркнул дед, – я вон гребу, не сижу, как ты, без движения.
– Спасибо! – отказываться было глупо, тем более что с воды действительно тянуло холодом. Я неотрывно смотрела на нее – холодную и черную, без единого намека на бархатистую синеву. Зато днем здесь славно – берега сочно-зеленые, деревья раскидистые, с густыми кронами. Прислушаешься, кажется, что не ветер шелестит листвой, а древний дух шепчет о чем-то заветном. А речка бежит вдоль них, то скрываясь в бескрайних пущах, то отдыхая в камышах, то сверкая серебром в олешниковых лугах. А когда солнце всходит – замираешь, глаз отвести не можешь.
– Это же Морочь, – продолжал дед. – Река как река, ничего такого. А как солнце зайдет, так иной раз до озноба бьет.
Он помолчал немного, задумавшись.
– А хочешь, местную легенду расскажу? Не боишься слушать по ночам страшные истории? Заснуть потом сможешь?

Что-то неуловимо изменилось в его голосе. То ли от сырости, тянущей от воды, то ли от зловещего предупреждения деда Михася, но я невольно поежилась. Дура ты, Надька, нашла чего бояться.
– Давайте!
Он бросил взгляд на темное небо, где уже стали появляться первые звезды.
– Давно это было, да кто верит в наши дни в старые сказки… Морочь течет по Случчине уже не один век, таит в себе множество секретов. Места здесь тихие, весь день можно просидеть, глядя на воду и уходить не захочется.
Похоже, дед Михась часто рассказывал эту легенду и по всему она ему самому очень нравилась.
– Неспешно течение Морочи, словно приглашает смотреть сквозь прозрачные воды, усыпляет плеском маленьких волн на бережке, гасит всякие думы. Говорят, что название речки произошло от слова «морока», будто морочит людей, зовет к себе в покой да уют, нашептывает, предлагая остаться.

Уже совсем стемнело, луна еще не взошла, и мне на мгновение показалось, что мы находимся в каком-то безвременье. Да, рассказчиком дед был знатным. Его голос становился все глубже, завораживал и уводил за собой. То ли от усталости, то ли от того, что я немного согрелась, но слушала я его, впав в какую-то полудрему.

– Морочь – имя насколько древнее, настолько же и темное, – продолжал дед. – В деревеньке Быровица, что когда-то давно стояла на ее берегу, жила-поживала ворожея Алесья. Красивая была. Сказывали, что красоту и силу свою колдовскую она из воды черпала. И сама ее добром наполняла. Лечила, будущее предсказывала, могла добрый совет дать. Никому не отказывала. Издалека к ней за «живой» водой приходили. Забрел к ней как-то странник – искалеченный да израненный. Уход за ним долгий требовался, вот и оставила у себя. В общем, выходила, на ноги поставила. И полюбила она его пуще жизни. Так, что дышать без него не могла. Как-то раз пошла в лес за травами, вернулась, а дома пусто. Долго искала она любимого, верила, что вернется, да так и не дождалась. Сначала все горевала, ходила почерневшая, как утопленница, не слыша, не видя ничего вокруг. Редко, но доходили до нее слухи, что встречали его в разных местах. Все чаще она отказывала людям. Видеть никого не хотела. Да и в глаза ей смотреть было страшно: если раньше были голубые, как небо весной, добрые да приветливые, то теперь стали темные, словно вода в омуте. Не узнать было ворожею, совсем избегать людей стала, а потом и вовсе пропала. Нашли как-то на берегу платье – белый лен, синими узорами расшитый. Ее ли, нет ли, кто знает? Только через какое-то время пошел сын кузнеца Васька с приятелем на речку вечером порыбачить, да и пропали оба. Что тут было! Через пять дней случайно нашли Ваську в лесу полуживого. Как пришел в себя, начал бормотать какие-то нелепицы. Мол, стоило им выплыть на середину реки, как закрутило лодку, словно щепку, а из глубины девичий голос послышался – нежный, да красивый. Зовет к себе, ласково, мягко, словно реченька журчит. И странно знакомый, будто слышали его раньше. А вокруг все замерло, – ни ветерка, ни крика птицы, ни плеска волн. И тишина какая-то странная, тревожная. Словно что произойти должно. Вдруг – рука из воды высунулась, да как вцепится в борт лодки! Восково-белая да тонкая. Оцепенели хлопцы от страха. Следом показалась из воды молодая девушка. Красивая – не описать словами. Черные волосы до пояса спадают, перевиты водяными вьюнками, сияющими, словно звездочки. Брови будто углем нарисованные, губы пухлые – только целовать. А на тех губах улыбка – манящая да обещающая. И очень была похожа девица на сгинувшую Алесью. Но глаза… в глаза смотреть страшно – огромные, черные, а внутри словно сапфировые огоньки пляшут. Что-то недоброе в них было, пугающее.
– Что ж вы, молодцы, водицу-морочицу тревожите, покой мой нарушаете?

Голос мягкий, напевный. Не успели они и рта открыть, а она уже в лодке стоит. Нагая, изящная, лишь своими чудными волосами и прикрыта. Приятель как закричит: «Сгинь, нечисть!» – и веслом попытался ударить. Вмиг обернулась она костлявой, на саму смерть похожей и то ли кожей, то ли чешуей обтянутой. Прошипела что-то невнятное, взмахнула рукой, и… не стало парня, лишь весло в воду упало.
– Не хотите подобру уйти, водицей-морочицей станут тела ваши, а души навсегда останутся моими!

И голос уже не журчащий ручеек, а хриплый, от которого дрожь по всему телу. Резко развернулась ворожея к Ваське, взметнулись черной волной перевитые вьюнками волосы. А он от страха рукой пошевелить не может, смотрит только на искаженное злобой лицо, да и не лицо то вовсе, – какая-то серебристая маска с жутким оскалом. Глаза ворожеи полыхнули пламенем, она вдруг приблизилась, и почувствовал Васька острые когти на своем горле, да как вдруг тиной запахло…

С берега раздался приглушенный вой. Я вздрогнула, но тут же постаралась взять себя в руки. Нет, не надо так воспринимать сказки. У нас тоже такого могут понарассказать про Днепр, что мама дорогая. Я лишь плотнее завернулась в куртку.
Дед Михась покосился на меня:
– Волков тут не водится.
– Да я ни о чем таком и не подумала! – возмутилась я. Вой снова повторился.
– Да ты на себя посмотри, – тихо рассмеялся он и покачал головой. – Не обращай внимания. Хлопцы, видно, развлекаются. На то и праздник…
– Нашли себе развлечения, – буркнула я, – ну так дальше что было?
– Васька так ничего и не вспомнил, – нахмурился дед. – Ни как добрался до берега, ни как в лесу оказался. А еще через неделю совсем пропал. Нашли на берегу лишь его вещи. Так больше его никто и не видел, забрала его, видать, Морочь.

Некоторое время прошло в молчании. Луна скрылась где-то в облаках, и стало совсем темно. Тишину нарушали только мерные всплески весел. Мне стало как-то не по себе и, чтобы развеять гнетущую обстановку, я решила продолжить разговор.
– И много здесь таких легенд?
– Да нет. Одна такая. Есть еще несколько историй, но те произошли уже в наше время. И то… Особо о них вспоминать не любят.
– А зачем же… Зачем же ворожея утягивала к себе людей?
– Да не ворожеей она уже была, – он приподнял козырек кепки, потерев бровь. – Стала водяницей. Только когда водяные людей-то любили? Да и опять же, чем больше людей заморочит, затянет в свое царство, тем больше разных обликов принять сумеет.

Вой вновь повторился, и мне стало как-то совсем неуютно.
– Не угомонятся никак, – пробурчал дед Михась.
Я включила фонарь и стала шарить лучом по приближающемуся берегу. Дед Михась нахмурился:
– Ты это… Выключай, а то батарейки сядут.
– Простите, – я отложила фонарь.
Днище лодки зашуршало по песку. Я увидела как в нашем доме, стоявшем недалеко от берега, вдруг загорелись окна. Дома Машка! Слава богу!
– Ну, вот и приехали, – дед загремел веслами.
– Ой, как я вам благодарна! И история ваша такая интересная. Спасибо большое!
Подхватив пакет с сувенирами и сняв туфли, чтобы не спотыкаться на каблуках, я осторожно перешагнула через ящики и с облегчением спрыгнула на мокрый песок. Неожиданно выглянувшая луна залила все вокруг ровным, серебристым светом.
– До свидания!

Я успела сделать несколько шагов вдоль реки, когда услышала:
– Куртку-то верни!
Ой, совсем забыла! Повернувшись, я сделала шаг назад.
В зеркале темной воды отражалась лодка, а в ней, освещаемая мертвенно-бледным светом луны, стояла изящная, едва прикрытая черными волосами нагая красавица. От внезапного ужаса у меня подкосились ноги, и я рухнула коленями на влажный холодный песок. Подняв глаза чуть выше, я увидела стоящего в лодке деда Михася, который, не отрываясь, смотрел на меня. Страх сдавил мне горло, и я не могла отвести взгляда от его вдруг вспыхнувших сапфировым пламенем глаз. Повисла густая, напряженная тишина.
– Не хвалюйся, прыгажуня, – неожиданно произнес он женским хриплым голосом. – Цябе не пакрыўджу. Я толькi мужчын забiраю*.

* – Не волнуйся, красавица. Тебя не обижу. Я только мужчин забираю. (белорус.)